Основы эпистемологии как области, занятой знанием, были заложены еще несколько тысячелетий назад. Первые упоминания о том, что вообще может знать человек, встречаются уже у древнегреческих поэтов.
В нашем переводе статьи Джеймса Лешера, профессора кафедры философии Университета Северной Каролины и эксперта по древнегреческой философии, изложен обзор темы знания на примерах ранних греческих мыслителей: поэтов и досократических философов.
В нашем переводе статьи Джеймса Лешера, профессора кафедры философии Университета Северной Каролины и эксперта по древнегреческой философии, изложен обзор темы знания на примерах ранних греческих мыслителей: поэтов и досократических философов.
I. «Поэтический пессимизм и философский оптимизм»
Греческие философы не были первыми, кто размышлял о природе и пределах человеческого знания. Эта заслуга принадлежит поэтам архаической Греции. К примеру, неспособность женихов Пенелопы предчувствовать ожидающую их катастрофу побуждает замаскированного Одиссея сделать несколько знаменитых замечаний, касающихся умственных способностей человеческого рода. Об этом говорится в XVIII книге «Одиссеи»:
Греческие философы не были первыми, кто размышлял о природе и пределах человеческого знания. Эта заслуга принадлежит поэтам архаической Греции. К примеру, неспособность женихов Пенелопы предчувствовать ожидающую их катастрофу побуждает замаскированного Одиссея сделать несколько знаменитых замечаний, касающихся умственных способностей человеческого рода. Об этом говорится в XVIII книге «Одиссеи»:
“
Меж всевозможных существ, которые дышат и ходят
Здесь, на нашей земле, человек наиболее жалок.
Ждать впереди никакой он беды неспособен, покуда
Счастье боги ему доставляют и движутся ноги.
Если ж какую беду на него божество насылает,
Он хоть и стойко, но все ж с возмущеньем беду переносит.
Мысль у людей земнородных бывает такою, какую
Им в этот день посылает родитель бессмертных и смертных
Здесь, как и в других сюжетах гомеровских поэм, мысли смертных отражают только их сегодняшний опыт. Грядущие же события находятся за пределами их понимания. И наоборот, когда боги решают наделить какое-либо существо проницательностью, превосходящей человеческую, его знания становятся более всеобъемлющими:
“
Встал Калхас Фесторид, превосходный гадатель по птицам. Ведал, премудрый, он все, что было, что есть и что будет
Зеркало Калхаса (черно-белое изображение в негативе) — этрусский артефакт конца V века до н. э., который сейчас находится в Григорианском Этрусском музее в Ватикане, Рим. Бронзовое зеркало найдено в этрусском городе Вульчи и изображает греческого прорицателя Калхаса в роли этрусского жреца (гаруспика), занятого гепатомантией. Зеркало Калхаса является примером этрусского переосмысления греческих мифов в изобразительном искусстве (Зеркало Калхаса — Википедия).
Зеркало Калхаса (черно-белое изображение в негативе) — этрусский артефакт конца V века до н. э., который сейчас находится в Григорианском Этрусском музее в Ватикане, Рим. Бронзовое зеркало найдено в этрусском городе Вульчи и изображает греческого прорицателя Калхаса в роли этрусского жреца (гаруспика), занятого гепатомантией. Зеркало Калхаса является примером этрусского переосмысления греческих мифов в изобразительном искусстве (Зеркало Калхаса — Википедия).
Однако люди – в большей степени «глупцы, мыслители дня». Например, Ахилл, Агамемнон и женихи неспособны как «думать о том, что происходит до и после», так и прислушаться к мудрым советам тех, кто может. Эта же тема затрагивается во многих произведениях ранней греческой поэзии: смертные «думают о том, с чем они сталкиваются» , и не могут получить более полного представления об устройстве вещей:
“
Настроения у смертных, друг мой Главк, Лептинов сын,
Таковы, какие в душу в этот день вселит им Зевс.
И, как сложатся условья, таковы и мысли их
“
[По воле, мальчик, Зевса тяжкогромного
Конец приходит к смертному]. Не сами мы
Судьбу решаем нашу. Кратковечные,
Как овцы, мы проводим жизнь, не ведая,
Какой конец нам бог готовит каждому
В таких обстоятельствах «человеческая мудрость» заключается в том, чтобы признать ограничения, присущие нашему смертному существованию, и «не стремиться чересчур ввысь». Как предостерегает Эпихарм: «Смертные должны думать о смертных вещах, а не о бессмертных» (DK 23 B20).
Следы такого древнего «поэтического пессимизма» можно увидеть в учениях самых ранних философов. Из двух древних источников (Арий Дидим и Варрон в DK 21 A 24) известно, что Ксенофан придерживался мнения о том, что «бог ведает истину, а человек лишь высказывает мнения». В том же ключе предупреждает Алкмеон, почти современник Ксенофана:
Следы такого древнего «поэтического пессимизма» можно увидеть в учениях самых ранних философов. Из двух древних источников (Арий Дидим и Варрон в DK 21 A 24) известно, что Ксенофан придерживался мнения о том, что «бог ведает истину, а человек лишь высказывает мнения». В том же ключе предупреждает Алкмеон, почти современник Ксенофана:
“
...о вещах незримых, о вещах божественных,
очевидной истиной (σαφήνεια) обладают [лишь] боги,
насколько же можно судить по вещам человеческим.
очевидной истиной (σαφήνεια) обладают [лишь] боги,
насколько же можно судить по вещам человеческим.
Алкмеон Кротонский (V в. до н. э.) — древнегреческий философ, врач и учёный. Возможно, был учеником Пифагора. Автор первого древнегреческого медицинского трактата (Алкмеон Кротонский — Википедия).
Алкмеон Кротонский (V в. до н. э.) — древнегреческий философ, врач и учёный. Возможно, был учеником Пифагора. Автор первого древнегреческого медицинского трактата (Алкмеон Кротонский — Википедия).
Гераклит (DK 22 B104), Парменид (DK 28 B6.4-7) и Эмпедокл (DK 31 B2.1-8) — все они выдвигают стандартное обвинение нусу простых смертных.
Однако в других отношениях учения и изыскания ранних греческих философов отражают более оптимистическое мировоззрение. Согласно Аристотелю, Фалес был первым, кто стремился объяснить все природные явления, ссылаясь на материальное начало, или первовещество (архэ) (Metaph. I.3983b20).
Если принять изложение Аристотеля хотя бы приблизительно верным, то Фалес и его преемники Анаксимандр и Анаксимен считали, что основные природные причины и принципы открыты для человеческого познания. Поскольку объяснения, выдвинутые милетянами, в дальнейшем претерпевают последовательное усовершенствование, их исследования можно считать началом западной «традиции критического рационализма».
Таким образом, хотя мы не имеем комментариев непосредственно о знании ни от одного из первых философов-ученых, вполне разумно приписать им некоторую степень "эпистемологического оптимизма".
Однако в других отношениях учения и изыскания ранних греческих философов отражают более оптимистическое мировоззрение. Согласно Аристотелю, Фалес был первым, кто стремился объяснить все природные явления, ссылаясь на материальное начало, или первовещество (архэ) (Metaph. I.3983b20).
Если принять изложение Аристотеля хотя бы приблизительно верным, то Фалес и его преемники Анаксимандр и Анаксимен считали, что основные природные причины и принципы открыты для человеческого познания. Поскольку объяснения, выдвинутые милетянами, в дальнейшем претерпевают последовательное усовершенствование, их исследования можно считать началом западной «традиции критического рационализма».
Таким образом, хотя мы не имеем комментариев непосредственно о знании ни от одного из первых философов-ученых, вполне разумно приписать им некоторую степень "эпистемологического оптимизма".
Некоторые ранние мыслители проявляли интерес также и к методам, с помощью которых было бы возможно овладеть знанием самостоятельно или с чужой помощью.
Обычно, ионийские философы упоминались поздними авторами как
знатоки "той части мудрости, которую они называют исследованием природы".
В DK 21 B 18, Ксенофан выступает в поддержку исследования или «искания», не полагаясь на божественные «откровения» или «знамения»:
Обычно, ионийские философы упоминались поздними авторами как
знатоки "той части мудрости, которую они называют исследованием природы".
В DK 21 B 18, Ксенофан выступает в поддержку исследования или «искания», не полагаясь на божественные «откровения» или «знамения»:
“
Боги отнюдь не открыли смертным всего изначально,
Но постепенно (χρόνω), ища, лучшее изобретают.
Но постепенно (χρόνω), ища, лучшее изобретают.
В Филебе Платон говорит о методе исследования, "с помощью которого родились на свет все открытия в области искусств и наук", приписывая открытие этого метода "Прометею или ему подобному":
“
...все, о чем говорится, как о вечно сущем, состоит из единства и множества и заключает в себе сросшиеся воедино предел и беспредельность. Если все это так устроено, то мы всегда должны полагать одну идею относительно каждой вещи и соответственно этому вести исследование: в заключение мы эту идею найдем. Когда же схватим ее, нужно смотреть, нет ли, кроме нее одной, еще двух или трех идей или какого иного числа, [и затем с каждым из этих
единств поступать таким же образом до тех пор, пока
первоначальное единство не предстанет взору не просто
как единое, многое и беспредельное, но как количественно определенное].
единств поступать таким же образом до тех пор, пока
первоначальное единство не предстанет взору не просто
как единое, многое и беспредельное, но как количественно определенное].
Некоторые из доктрин, приписываемых Пифагору и его последователям, отражают метод, который, по-видимому, имел в виду Платон: понимание природы бытия путем перебора его составляющих элементов.
Во второй половине V века до н. э. пифагореец Филолай представил несколько описаний природных явлений именно в этом ключе, выделяя "Ограничивающее" и "Безграничное" как два составных элемента "природы во вселенной как целого и всего, что в ней" (BI и 2) и утверждая, что ничто не может быть познано без числа (B4). Богиня из поэмы Парменида также поощряет "исследование", хотя и другого рода. Она призывает своего ученика перестать мыслить о привычных впечатлениях и вместо этого сосредоточиться на elenchos: "проверке" или "критическом обзоре", то есть возможных способах мышления о том, "что есть".
По крайней мере, в этих случаях философы стремились не только убедить читателя в истинности своих новых доктрин, но и описать процесс, с помощью которого истина может быть познана каждым.
Во второй половине V века до н. э. пифагореец Филолай представил несколько описаний природных явлений именно в этом ключе, выделяя "Ограничивающее" и "Безграничное" как два составных элемента "природы во вселенной как целого и всего, что в ней" (BI и 2) и утверждая, что ничто не может быть познано без числа (B4). Богиня из поэмы Парменида также поощряет "исследование", хотя и другого рода. Она призывает своего ученика перестать мыслить о привычных впечатлениях и вместо этого сосредоточиться на elenchos: "проверке" или "критическом обзоре", то есть возможных способах мышления о том, "что есть".
По крайней мере, в этих случаях философы стремились не только убедить читателя в истинности своих новых доктрин, но и описать процесс, с помощью которого истина может быть познана каждым.
Начало Филеба в старейшей из сохранившихся средневековых рукописей, Кодексе Кларка, написанном в 895 году (Оксфорд, Бодлианская библиотека, Кларк 39).
Подчеркнуто главной линией рассуждения в «Филебе» является ответ на вопрос, что в большей степени является благом «для живых существ» – удовольствие (ἡδονή) или разум (φρόνησις).
Однако большую часть диалога занимают несколько второстепенных рассуждений: 1) «Диалектический раздел»; 2) «Четырехчастное деление сущего»; 3) Рассуждение о видах и происхождении удовольствия и страдания; 4) Рассуждение о видах и иерархии наук (ИФ РАН «ФИЛЕБ»).
Начало Филеба в старейшей из сохранившихся средневековых рукописей, Кодексе Кларка, написанном в 895 году (Оксфорд, Бодлианская библиотека, Кларк 39).
Подчеркнуто главной линией рассуждения в «Филебе» является ответ на вопрос, что в большей степени является благом «для живых существ» – удовольствие (ἡδονή) или разум (φρόνησις).
Однако большую часть диалога занимают несколько второстепенных рассуждений: 1) «Диалектический раздел»; 2) «Четырехчастное деление сущего»; 3) Рассуждение о видах и происхождении удовольствия и страдания; 4) Рассуждение о видах и иерархии наук (ИФ РАН «ФИЛЕБ»).
Наконец, практически каждый ранний мыслитель, о котором мы располагаем сколько-нибудь значительным объемом информации, принимал то, что можно назвать основной предпосылкой эпистемологического оптимизма: события, происходящие в природе, происходят в соответствии с набором постоянных — и потому познаваемых — общих начал. Идея упорядоченного процесса изменений, возможно, лишь подразумевалась в представлении Фалеса о воде как субстанции, из которой возникают и в которую возвращаются все остальные вещи. Однако, когда Анаксимандр утверждает:
“
Из чего произошли вещи, в то они, погибая, обращаются по необходимости: ибо им приходится в определенном порядке времени претерпеть за неправду суд и возмездие,
мы уже ясно понимаем, что в его картине мира природа подчиняется своим собственным внутренним принципам порядка.
Сдвоенная сила «сгущения» и «разрежения» Анаксимена, справедливость Гераклита, справедливость и необходимость Парменида, любовь и вражда Эмпедокла, гармонизирующая сила Филолая, упорядочивающий космический разум Анаксагора и необходимость Демокрита — все они представляют собой вариации на исконно милетскую тему: природа действует закономерно, а значит, понятно.
В частности, четыре ранних мыслителя – Ксенофан, Гераклит, Парменид и Эмпедокл – исследовали условия достижения человеком знания, особенно в форме глубинного понимания природы вещей. Их размышлениями не исчерпывается раннегреческий интерес к эпистемологическим вопросам, однако в сочинениях именно этих философов есть множество идей, играющих важную роль в более поздних представлениях о знании
Сдвоенная сила «сгущения» и «разрежения» Анаксимена, справедливость Гераклита, справедливость и необходимость Парменида, любовь и вражда Эмпедокла, гармонизирующая сила Филолая, упорядочивающий космический разум Анаксагора и необходимость Демокрита — все они представляют собой вариации на исконно милетскую тему: природа действует закономерно, а значит, понятно.
В частности, четыре ранних мыслителя – Ксенофан, Гераклит, Парменид и Эмпедокл – исследовали условия достижения человеком знания, особенно в форме глубинного понимания природы вещей. Их размышлениями не исчерпывается раннегреческий интерес к эпистемологическим вопросам, однако в сочинениях именно этих философов есть множество идей, играющих важную роль в более поздних представлениях о знании
II. Ксенофан
Как уже говорилось, замечания Ксенофана о знании лучше всего читаются в свете его интереса к религиозным вопросам: силы человеческого разума, как и другие человеческие способности и достижения, должны сопоставляться с превосходящими познавательными способностями верховного божества. Например, в DK 21 B23 говорится:
Как уже говорилось, замечания Ксенофана о знании лучше всего читаются в свете его интереса к религиозным вопросам: силы человеческого разума, как и другие человеческие способности и достижения, должны сопоставляться с превосходящими познавательными способностями верховного божества. Например, в DK 21 B23 говорится:
“
«Один величайший среди богов и среди людей бог
Не подобен смертным ни телом, ни мыслью».
Смысл фразы «не подобен смертным <…> ни мыслью» вытекает из описания божества, способного постигать все вещи в целом (т. е. без отдельных органов чувственного восприятия) и «потрясать все вещи» силой одной лишь мысли:
“
«Весь он видит, весь мыслит, весь слышит»;
«Всегда он пребывает на одном и том же месте, никогда не двигаясь, переходить с места на место ему не подобает»;
«Но без усилия силой ума он все потрясает».
Во фрагменте В34 Ксенофан делает соответствующий вывод для существ, которым недостает подобных когнитивных способностей:
“
«Что касается истины, то не было и не будет ни одного человека, который знал бы ее относительно богов и относительно всего того, о чем я говорю. Ибо если бы даже случайно кто-нибудь и высказал подлинную истину, то он и сам, однако, не знал бы [об этом]. Ибо только мнение - удел всех».
Как формулировка, так и цельное значение этого фрагмента остаются предметом споров. Согласно многим античным авторам (см. AI.20, A25, 32, 33 и 35), Ксенофан был ведущим, хотя и несколько непостоянным скептиком. Хотя его богословские высказывания могут показаться на редкость догматичными, во фрагменте B34 он предвосхищает скептический вывод об отсутствии критерия, способного перевести простое предположение в ясную и полностью достоверную истину. Но сомнения в таком прочтении были высказаны еще Диогеном Лаэртием (AI.20), и большинство современных экспертов отвергают его как анахронизм. Упоминание Ксенофаном в третьей строке "богов и... всех вещей" говорит о том, что "все вещи" не могло означать "все возможные субъекты" (ведь если бы это было так, то не было бы причин продолжать упоминать богов). Поскольку здесь "все вещи", вероятно, означают "все составляющие природного царства" (ср. B27: "все вещи - от земли"), B34 не следует читать как выражение тотального скептицизма.
Сходство между идеей Ксенофана о высшем существе как "едином" и "неподвижном" и взглядом Парменида на "что есть" как "вечное, непрерывное, неподвижное и неизменное" привело к тому, что некоторые поздние авторы стали считать Ксенофана основателем школы элеатов. Предполагалось также, что он придерживался строго рационалистической концепции познания, то есть "отрицал чувства в пользу разума" (см. сообщения Аристокла и Аэция в A49). Мнения ученых относительно того, существовал ли Ксенофан Элейский, по-прежнему расходятся, но большинство подозревает, что объединение этих двух мыслителей было основано главным образом на двух нечетко сформулированных замечаниях Платона (Soph. 242d) и Аристотеля (Metaph. I.s 986b21).
Многие черты поэзии Ксенофана, а также некоторые взгляды, приписываемые ему в античных свидетельствах плохо согласуются с образом философа, отвергающего достоверность любого чувственного опыта. Например, в поэме о симпосии в BI он подробно описывает пиршество, бывшее в том числе и пиршеством чувств.
Сходство между идеей Ксенофана о высшем существе как "едином" и "неподвижном" и взглядом Парменида на "что есть" как "вечное, непрерывное, неподвижное и неизменное" привело к тому, что некоторые поздние авторы стали считать Ксенофана основателем школы элеатов. Предполагалось также, что он придерживался строго рационалистической концепции познания, то есть "отрицал чувства в пользу разума" (см. сообщения Аристокла и Аэция в A49). Мнения ученых относительно того, существовал ли Ксенофан Элейский, по-прежнему расходятся, но большинство подозревает, что объединение этих двух мыслителей было основано главным образом на двух нечетко сформулированных замечаниях Платона (Soph. 242d) и Аристотеля (Metaph. I.s 986b21).
Многие черты поэзии Ксенофана, а также некоторые взгляды, приписываемые ему в античных свидетельствах плохо согласуются с образом философа, отвергающего достоверность любого чувственного опыта. Например, в поэме о симпосии в BI он подробно описывает пиршество, бывшее в том числе и пиршеством чувств.
“
«И то, что люди называют Иридой (радугой), есть облако, на вид пурпурное, красное и зеленое» (В32)
Симпосий (от др.-греч. συμπόσιον) — ритуализированное пиршество в Древней Греции. Симпосий проводился после трапезы у домашнего алтаря.
Ксенофан сообщал, что на симпосиях устраивались артистические представления, проводились конкурсы импровизированных речей и игры в сравнения, и разгадывались загадки.
В В28 Ксенофан упоминает, что «верхняя граница Земли у нас под ногами [и касается воздуха]», а в B31 он описывает солнце как «... проходящее над Землей и распространяющее тепло по ее поверхности...».
Другие фрагменты и свидетельства демонстрируют интерес Ксенофана к феноменам, которые можно обнаружить в отдаленных местах: наличию воды в подземных пещерах, месячным «затмениям» (ежегодному исчезновению солнца в северных широтах?), горам и извержениям вулканов на Сицилии, необычному электрическому явлению, известному как огонь святого Эльма, расходящимся представлениям о богах от Фракии до Эфиопии и различным социальным обычаям от Лидии до Египта.
В одном особенно показательном двустишии Ксенофан противопоставляет популярное представление об Ириде - богине-вестнице радуги в традиционной греческой религии – радуге как метеорологическому явлению, которое «созерцают»:
Другие фрагменты и свидетельства демонстрируют интерес Ксенофана к феноменам, которые можно обнаружить в отдаленных местах: наличию воды в подземных пещерах, месячным «затмениям» (ежегодному исчезновению солнца в северных широтах?), горам и извержениям вулканов на Сицилии, необычному электрическому явлению, известному как огонь святого Эльма, расходящимся представлениям о богах от Фракии до Эфиопии и различным социальным обычаям от Лидии до Египта.
В одном особенно показательном двустишии Ксенофан противопоставляет популярное представление об Ириде - богине-вестнице радуги в традиционной греческой религии – радуге как метеорологическому явлению, которое «созерцают»:
Как и в его демифологизированных описаниях моря (B30) и солнца (B31),
Ксенофан утверждает, что квинтэссенция природного чуда,
радуга, должна быть описана и понята не в терминах
традиционного имени и сопутствующего мифического значения, а скорее
как «облако, фиолетовое, красное и зеленовато-желтое, которое можно созерцать».
В этих фрагментах Ксенофан, похоже, не только принимает чувственный опыт как надежный источник знания, но и призывает использовать свои способности к наблюдению чтобы узнать больше об окружающем мире.
Основная мысль замечаний Ксенофана в B34 заключается в том, что ни один человек не постиг и никогда не постигнет истину о
высших причинах - атрибутах богов и силах, которые
управляющих природным царством. Обоснование этого утверждения
в тексте не приводится, но два соображения представляются особенно подходящими: (1) учитывая контраст между божественными способностями и способностями смертных, который Ксенофан показывает в других фрагментах, мы можем быть уверены, что ни одно смертное существо не способно обладать богоподобным одномоментным видением «всех вещей»; и, (2) учитывая распространенную ассоциацию sapheneia с получением непосредственного доступа к событиям и состояниям мира, наша неспособность наблюдать за происходящим непосредственно исключает всякую возможность познания ясной и определенной истины (to saphes) о них. Гипотетическая аргументация, содержащаяся в строках с третьей по пятую, усиливает этот вывод. Никому не следует приписывать такое одномоментное видение только на основании того, что он описал и, возможно, даже успешно предсказал отдельные события.
В этих наставлениях Ксенофан стремился установить верхний предел
для поиска истины, предупреждая своих учеников, что ограничения,
присущие человеческой природе, всегда будут мешать в познании самых важных истин. Однако в B18 и B32 он, похоже, поощряет исследование природных явлений и выражает свое предпочтение к тому, чтобы
«искать» самому, а не полагаться на божественные откровения.
Таким образом, нам следует помнить Ксенофана не как основателя
школы элеатов, но и как защитника и предостерегающего критика
ионийской науки.
Ксенофан утверждает, что квинтэссенция природного чуда,
радуга, должна быть описана и понята не в терминах
традиционного имени и сопутствующего мифического значения, а скорее
как «облако, фиолетовое, красное и зеленовато-желтое, которое можно созерцать».
В этих фрагментах Ксенофан, похоже, не только принимает чувственный опыт как надежный источник знания, но и призывает использовать свои способности к наблюдению чтобы узнать больше об окружающем мире.
Основная мысль замечаний Ксенофана в B34 заключается в том, что ни один человек не постиг и никогда не постигнет истину о
высших причинах - атрибутах богов и силах, которые
управляющих природным царством. Обоснование этого утверждения
в тексте не приводится, но два соображения представляются особенно подходящими: (1) учитывая контраст между божественными способностями и способностями смертных, который Ксенофан показывает в других фрагментах, мы можем быть уверены, что ни одно смертное существо не способно обладать богоподобным одномоментным видением «всех вещей»; и, (2) учитывая распространенную ассоциацию sapheneia с получением непосредственного доступа к событиям и состояниям мира, наша неспособность наблюдать за происходящим непосредственно исключает всякую возможность познания ясной и определенной истины (to saphes) о них. Гипотетическая аргументация, содержащаяся в строках с третьей по пятую, усиливает этот вывод. Никому не следует приписывать такое одномоментное видение только на основании того, что он описал и, возможно, даже успешно предсказал отдельные события.
В этих наставлениях Ксенофан стремился установить верхний предел
для поиска истины, предупреждая своих учеников, что ограничения,
присущие человеческой природе, всегда будут мешать в познании самых важных истин. Однако в B18 и B32 он, похоже, поощряет исследование природных явлений и выражает свое предпочтение к тому, чтобы
«искать» самому, а не полагаться на божественные откровения.
Таким образом, нам следует помнить Ксенофана не как основателя
школы элеатов, но и как защитника и предостерегающего критика
ионийской науки.
Продолжение следует. Ждите дополнение на данной странице!
Примечания
- Фрагмент B1 Анаксимандра Милетского дается по переводу на немецкий Ф. Ницше. См.: Ницше Ф. Философия в трагическую эпоху Греции. М., 1994. С.192-253. — Электронная версия: Ф. Ницше «Философия в трагическую эпоху Греции» (дата обращения: 26.10.2025).
Список источников
- Гомер. Илиада / пер. с древнегреч. В. В. Вересаева. — Москва: Художественная литература, 1969. — 432 с.
- Гомер. Одиссея / пер. с древнегреч. В. В. Вересаева. — Москва: Художественная литература, 1969. — 400 с.
- Лебедев А. В. Фрагменты ранних греческих философов. Часть I: От эпических теокосмогоний до возникновения атомистики / Издание подготовил А. В. Лебедев. — Москва: Наука, 1989. — 576 с.
- Ницше Ф. Философия в трагическую эпоху. М., 1994. С.192-253.
- Платон. Собрание сочинений в 4 т. Т. 3 / Пер. с древнегреч.; Общ. ред. А. Ф. Лосева, В. Ф. Асмуса, А. А. Тахо-Годи; Авт. вступ. ст. и ст. в примеч. А. Ф. Лосев; Примеч. А. А. Тахо-Годи. — М.: Мысль, 1994. — 654, [2] c. — (Филос. наследие).
- Эллинские поэты в переводах В. В. Вересаева. — М.: Художественная литература, 1963. — 448 с.
Чтобы не пропустить наши публикации, переходи на VK, Telegram и YouTube Софоса!
